Когда в 1996-м в Украине гривна пришла на смену карбованцу, в Москве были возмущены. Оказалось, что украинцы на «десятке» изобразили Мазепу.
Который предатель, изменник и вообще ужас.
При этом Мазепа был равен двум Богданам Хмельницким, половинке Ивана Франко, а из десяти «мазеп» получался Тарас Шевченко.
В общем, украинский гетьман был самой ходовой купюрой, а потому новая валюта хрустела с особенным цинизмом.
Но это было бесконечно давно.
20 лет назад Дмитрий Киселев вел программу «Час пик» вместо убитого Листьева, Соловьев выпускал оборудование для дискотек, Путин вел кампанию Собчака, Дугин рвал с НБП и ругался с Лимоновым, а Ольшанскому было 18 и у него не было фейсбука.
Зато теперь они все при деле. И очень хорошо.
Иначе кто бы реагировал на решение украинского парламента назвать украинских националистов борцами за независимость страны?
Впрочем, возможно на амбразуру пошли бы либеральные круги. Разница лишь в том, что Кремль и его орбиты привычно ругают Украину за то, что она слишком Украина, а либералы в России огорчены, что Украина — недостаточно Россия.
Звучит как парадокс, верно?
В России есть два подхода к Украине.
Один — это прокремлевский, в рамках которого независимая Украина возможна лишь в формате УССР.
То есть подконтрольная, послушная и полностью в фарватере.
Чтобы князь Владимир, Богдан Хмельницкий, песни протяжные, фрикативное «г», кухня сытная, хитреца и шароварное добродушие.
Другой подход — либеральный. В нем Украина — это эдакий демократический Ноев ковчег, в котором ни эллина, ни иудея, а только лишь либерализм, свободные выборы и полный отказ от коллективных идентичностей.
Иногда, устав от политкорректных эвфемизмов, в России прямо говорят, что Украине не мешалобы стать «лучшей Россией».
То есть стране, которая с боями пытается развестись с Россией, предлагают подхватить хорошее российское знамя взамен плохого.
В обмен на это Украине сулят приток мозгов, капиталов и сто тысяч лет беззаботного счастья.
И Украина в этот момент старательно подыскивает эвфемизм, который избавил бы ее от необходимости прибегать к обсценной лексике.
Потому что Украина не пытается стать «лучшей Россией» — она пытается стать Украиной.
Она не собирается подстраиваться под эмиграцию — потому что считает, что адаптироваться должен переезжающий.
В конце концов, здесь убеждены, что у российского общества был шанс построить Россию мечты. Если он не реализован, то наивно надеяться построить Россию-мечту из Украины, да еще и руками украинцев.
Украинские националисты не тянут на роль интегральных героев?
А тянет ли на эту роль покоритель Кавказа генерал Ермолов?
Можно спросить у Рамзана Ахматовича.
Или, быть может, тянет на роль идеального памятника герой балканских войн и ярый националист генерал Скобелев?
Более того — даже в литературе согласья нет: у Федора Михайловича одна половина собрания сочинений — это слезинка ребенка и гуманизм, а вторая — антисемитизм и черносотенство.
То, что сегодня происходит между Киевом и Москвой, — это в том числе схватка двух трендов: постсоветского и просоветского.
И в этом постсоветском поиске Украина пытается как минимум договориться о собственном прошлом внутри своих собственных границ.
До недавнего времени получалось так, что есть Украина + 1.
В роли этого самого «плюс один» оказывалась Галичина — история этих земель не вписывалась в термин «Великая Отечественная», потому что начиналась в 39-м, а не в 41-м.
Нацбилдинг не бывает легким. Любой новый миф конструируется на обломках старого, а то, что происходит между Россией и Украиной, — это развод и взаимное отречение.
Критиковать украинский поиск собственной истории за недостаточный лоск и историзм — все равно что ругать лавину за несоблюдение маршрута.
В конце концов, на то она и лавина, чтобы быть неуправлемой стихией.
Если же у вас есть вопросы — вы всегда можете адресовать их тем, кто решил на склоне пострелять из ружья.
У России есть два подхода к Украине. И оба больше не работают
1/
2
Oleh
Blondy Blond